Вести сегодня
87(525) 12.04.2001
Юрий СКОП
Сдвиг памяти

На вечернем сеансе в пустом зале кинотеатра «Оскар» сидело
человек 20. Смотрел новый фильм о сталинградской битве «Враг у
ворот» франко–германо–американского производства.

Слово «Сталинград» вошло в мою жизнь еще в 1–м классе. Там
воевал мой отец....Смутно запомнилась последняя гулянка, когда
провожали на фронт моего отца. Столы, керосиновые лампы,
самовары, песни и нарочные, будто веселые, взвизги женщин. Отец
не спускал меня с рук, дышал на меня густым перегаром, что–то
говорил мне все время, отвлекаясь, чтобы чокнуться стаканом с
другими. Потом он притащил в сад свое охотничье ружье и
сосредоточенно расстреливал вверх ненужные ему теперь патроны.
Мама, когда пришла голодуха, загнала это ружье на барахолке, не
знаю почем....Уже после войны отец, показывая мне свои ордена
и медали, как–то особо погладил пальцем желтоватый кругляшок «За
оборону Сталинграда». «Было там, сынок, всякого... Я там,
простой капитан, вывел из окружения и привел в Сталинград 300
бойцов. Хрущев благодарил меня за это». А на экране вовсю шла
«киношная» война. С «киношными» грязью, кровью, грохотом,
копотью, ужасами, любовью, охотой человека на человека. Я
смотрел, слушал и довольно–таки быстро почувствовал, что фильм
этот своей гущиной, своей нерусскостью, хотя показывает русских,
идет как бы над душой, над сердцем, над истинной памятью, что он
все–таки отчетливо рассчитан лишь на оптическое восприятие и что
он никоим образом не может быть адекватен той боли и тем
душевным усилиям, которые испытали и перенесли на себе мой отец
и тысячи таких же, как он, теперь уже безымянных
очевидцев–участников. Чем дольше живешь и чем больше становится
собственного прошлого, тем острее и понимаешь: сдвиги памяти в
сторону от правды порою простительны, но не всегда невинны.
Сколько бы лет не прошло от последнего выстрела той
страшеннейшей войны–мясорубки, сколько бы идеологических
режимов–постов не охраняло ее архивов, сколько бы писательских и
кинематографических прочтений не нагромоздилось возле нашего
человеческого сознания — все равно над всем этим будет вечно
стоять тот, никому не известный, русский солдатик–воин, в
застиранной до белизны гимнастерке, в плащ–палатке, разорванной
гранатными осколками, с автоматом на плече и с ребенком на
руках....Где–то в начале 80–х — я работал в Дубулты, в
писательском Доме творчества — Янис Петерс попросил меня
выступить перед писательской и вообще латышской интеллигенцией
23 февраля, в День Красной Армии. Скажу честно, я тогда
абсолютно ничего не знал о пакте Молотова — Риббентропа, о
депортациях, о судьбе красных латышских стрелков. А на том
собрании до меня выступали эстонцы, литовцы, латыши, и никто из
них почему–то не говорил о подвигах Красной Армии. И тогда я,
когда подошло время пойти на трибуну мне, заговорил о своем
отце, воевавшем под Сталинградом, Будапештом и Кенигсбергом,
задал вопрос — почему здесь никто не говорит об отваге русских
солдат? И в заключение привел только одну цифру: — Если
прочертить прямую линию от Москвы до Берлина, то на каждом
квадратном метре ее похоронено девять моих земляков. Девять. И
на одном всего квадратном метре. Потом, спустя годы, уже живя в
Латвии, я узнал — Люда Азарова, вдова Ояра Вациетиса, рассказала
мне, — что за это выступление я был записан в «националисты».
Господи, Боже мой, думаю я, Слава Тебе, что мне не довелось
ходить в настоящие атаки, брать и защищать города, терять на
минных полях ноги и руки. И тем не менее, по–своему, я знаю, что
такое война. В Никарагуа наш джип был обстрелян на узкой лесной
дороге. В Афгане — а я там был дважды — своими глазами видел
возвращение ребят–спецназовцев из боя....Я улетал из Кандагара
в Кабул ночью на санитарном самолете, который в этот раз увозил
всего двоих: изуродованного миной паренька из–под Харькова и
потерявшего рассудок, сошедшего с ума прямо в бою молоденького
солдата–таджика. Если бы я увидел фильм, действие которого
начиналось в санитарном самолете, где на борту в специальных
койках лежали ребята, о которых я только что написал, — я бы
точно не поверил. Подумал бы, лихо сработало воображение,
фантазия сценариста. Ведь оба–то эти солдата — я сам это слышал,
сам! — бредили одинаковыми словами: тот, что из–под Харькова,
выдавливал и выдавливал сквозь прорезь в бинтах слово «вперед» и
привязанный к койке сумасшедший солдатик–таджик все повторял,
повторял то же слово, громче и громче... Закончился фильм. Я
шел по ночным рижским улицам к трамвайной остановке, смотрел на
чистое, в этот час звездное небо, видел прочерки срывающихся
звезд и думал: как хорошо, что это только звезды, а не горячие
следы трассирующих пуль.

РУБРИКА