Георгий Янаев: «Я мог не допустить развала Союза, но не смог этого сделать»
Говорят, что этот человек рвался к власти. Говорят, что только благодаря подтасовке голосов он стал вице-президентом СССР. Говорят, он предал Горбачева. А когда на памятной пресс-конференции 19 августа 1991 года говорил он сам, у него дрожали руки. Георгий Янаев возглавил ГКЧП и объявил себя исполняющим обязанности президента СССР. Он сам рассказывает, как это было.
— В общественном сознании уже укоренилась трактовка тех событий: группа высших руководителей Советского Союза с вами во главе, преследуя свои интересы, попыталась отстранить Горбачева от власти. Это действительно была попытка государственного переворота?
— Если бы вы спросили, был ли вообще переворот в Советском Союзе, то я бы однозначно ответил: да, был. И проходил он в несколько этапов. Первый — это 1985–1991 годы, период перестройки. Я утверждаю, что именно тогда были созданы необходимые предпосылки для изменения социального строя в стране. И главным исполнителем на этом этапе переворота был Горбачев. Я считаю, что нельзя снисходительно относиться к утверждениям, будто за событиями 1991 года стоят вполне определенные силы за океаном. Могу просто процитировать высказывание бывшего директора ЦРУ Гейца, который ходил по Красной площади в 1992-м и говорил: «Мы хорошо понимали, что Советский Союз ни гонкой вооружений, ни экономическим давлением, ни силой не возьмешь, его можно было взять только взрывом изнутри». Этот взрыв готовился начиная с 1985 года. А 1991 год — это эпизод в цепи событий.
Говорят, что именно августовские события и выступление ГКЧП развалили Союз. Это далеко не так, это слишком упрощенная трактовка. Давайте рассуждать логически. Если Ельцин и Горбачев, Яковлев и Шеварднадзе — основные исполнители идеи разрушения Советского Союза — искренне хотели сохранить Союз, то кто им мешал подписать Союзный договор не 20 августа (если мы действительно сорвали подписание этого договора), а, скажем, 20 сентября. Ведь к этому времени мы уже были в «Матросской тишине». Но Горбачев, Ельцин и другие разогнали Съезд народных депутатов СССР и фактически объявили о денонсации положений договора от 1922 года, которым определялись основы образования СССР.
— Вы стали работать с Горбачевым в конце 1990 года. Если понимали, что ситуация идет к катастрофе, почему согласились быть вице-президентом?
— Я готов был играть в команде Горбачева, потому что, наверное, последним из всех, кто был в ГКЧП, освободился от иллюзий по поводу этого человека. Я не мог поверить, что президент и Генеральный секретарь правящей партии может быть предателем. Но сейчас утверждаю, что Горбачев проводил сознательную политику развала Союза. Основные столпы, которые держали СССР, — это КПСС и силовые структуры. Их он шельмовал очень активно. Армия, правоохранительные органы и особенно КГБ были подвержены разрушительной критике, деморализованы, не могли выполнять тех функций, которые должны были выполнять по Конституции. Видя безнаказанность антиконституционных действий, Ельцин начал заманивать руководителей предприятий, уговаривал переходить под юрисдикцию России. Затем вообще издал указ о переводе всех видов собственности под юрисдикцию России...
— А когда вы поняли, что Горбачева нужно менять?
— Весь период перестройки — это борьба Горбачева за укрепление своей власти. Он ведь с большим трудом был избран Генеральным секретарем, потребовалась специальная речь Громыко. Горбачев понимал, что получить власть — это еще не все, надо ее укрепить. Поэтому начались кадровые чистки. Стоило кому-нибудь покритиковать Горбачева или усомниться в перспективах перестройки, как немедленно человека освобождали от должности. Произошло два-три круга таких смен (особенно, кстати, усердствовал Ельцин в Москве). На этом фоне страна переживала и тотальный кризис (шла открытая борьба за власть, подняли голову националистические и сепаратистские силы), кризис экономический (многии предприятия работали с колес, запас угля был на два-три дня, и мы, буквально как диспетчеры, отслеживали движение этого угля) и кризис в межнациональных отношениях (пролилась кровь). Бездеятельность и пустая болтовня Горбачева стали вызывать возмущение. В ЦК, на Съезде народных депутатов заговорили о том, что Горбачева надо менять.
— Это все не за год случилось, но в 1990-м вы пошли к Горбачеву вице-президентом...
— Я был дисциплинированным членом партии и до сих пор сохранил партийный билет — не рвал, не сжигал и не прятал. Я считал, что если партия говорит мне, что надо идти и работать, то надо идти и работать. Кстати, Горбачев предупредил меня за пять минут до того, как внес предложение о вице-президенте. Я никуда не рвался.
— Но все-таки возглавили ГКЧП. Были уверены в победе?
— Мы договорились в ночь на 19 августа: если почувствуем неприятие наших идей народом, тем более если будет опасность конфликта, способного привести к жертвам, то немедленно свернем свою деятельность.
— Почему именно 19 августа?
— Документы, которые мы приняли 18-го ночью, не были неожиданными. Эти документы готовились для Горбачева, он дал поручения Павлову, Пуго и Язову подготовить варианты введения чрезвычайного положения. Они подготовили и отдали.
— И все-таки, почему именно 19-го?
— Потому, что на 20-е была назначена церемония подписания Союзного договора, который разрабатывался келейно, в секретных условиях. Даже высшие руководители последний проект Союзного договора увидели 16-го числа, когда была организована утечка этого текста в СМИ. Когда мы прочитали, то пришли в ужас: страну лишали всего, на основе чего можно было осуществлять деятельность централизованного государства.
— Говорят, инициатором ГКЧП был шеф КГБ Крючков. Это так?
— Я думаю, что авторство трудно установить, потому что это было, видимо, коллективное решение. Я узнал об этом решении 18 августа примерно в 20.00, когда прибыл на встречу будущих членов ГКЧП в кабинет Павлова в Кремле. Там меня товарищи проинформировали, что собирались 16-го, что 18-го несколько человек летали к Горбачеву, чтобы убедить его в необходимости введения чрезвычайного положения. Горбачев отказался сам возглавить ГКЧП, боясь, наверное, испачкать свой демократический имидж. Он думал, что вернется в Москву на белом коне, но Ельцин оказался циничнее. Это и есть те субъективные факторы, которые сыграли со страной злую шутку.
— А почему ситуация у ГКЧП вышла из-под контроля?
— Если вы хотели спросить, почему не состоялся штурм Белого дома, то я утверждаю: на заседаниях ГКЧП ни разу не рассматривался сценарий такого штурма, и я не знаю, кто это все придумал. Говорят, что армия и «Альфа» отказались выполнять приказ ГКЧП. Ничего подобного! Приказа не было! Я говорил об этом по телефону Ельцину, говорил Руцкому, другим деятелям, которые были близки к Ельцину.
— Правда ли, что были составлены списки людей на интернирование и что Ельцина планировали арестовать?
— Если бы ставилась цель арестовать Ельцина, то сделать это было бы просто. Он прилетел из Казахстана в таком «агрегатном» состоянии, что его с большим трудом довезли до дачи: бери и вези в вытрезвитель. Мы думали, Ельцин в конце концов поймет, что на чаше весов судьба государства. И я на пресс-конференции говорил: «Мы будем работать и с Горбачевым, и с Ельциным, будем пытаться найти общий язык». Но ситуация стала выходить из-под контроля при попустительстве, кстати, ГКЧП. Мы ввязались в бумажную войну с Ельциным: он издавал указ — я отменял, я издавал указ — он отменял. Мы ошибочно думали, что Россия — это площадь перед Белым домом. Мы не обратились к народу, не назвали вещи своими именами, пытаясь сохранить Горбачева и его демократический имидж. Это была главная ошибка, которая, кстати, объясняет все нелогичности поступков ГКЧП.
— Тогда зачем заблокировали Горбачева в Форосе?
— Горбачев сам себя изолировал. Допустим, приехали к нему «товарищи» и отключили в его кабинете телефон. Но что делает человек, у которого в доме пожар (а ведь речь шла о пожаре!)? Он немедленно срывается, бежит к дому и пытается тушить этот пожар. А что делает Горбачев? Он берет чистый лист и пишет состав членов ГКЧП. Я до сих пор убежден, что Горбачев нас подталкивал к этому решению, боясь взять на себя ответственность за возможные последствия.
— Что значит взял бумагу и написал?
— Состав членов ГКЧП. Он состав написал.
— То есть он знал, что готовится?
— Знал, конечно. И не в августе, а значительно раньше. Когда министр иностранных дел Бессмертных был в Берлине, он встретился там с госсекретарем США Бейкером. Когда официальная встреча закончилась и Бессмертных приехал в посольство, то был звонок от Бейкера с просьбой встретиться так, чтобы не привлекать внимания. Бессмертных в полудетективной манере прибыл на эту встречу, и Бейкер ему сообщил, что в Москве зреет заговор против Горбачева и что надо «довести» эту информацию. Состав был обнародован тогда же Бейкером. И информацию «довели» по своей линии и посол США в Москве, и Бессмертных.
— Тогда получается, что ГКЧП собрался значительно раньше 18 августа, и даже раньше 16-го...
— Не было конкретных планов, но были планы вообще ввести чрезвычайное положение. Кто должен был исполнять это, решилось только в ночь на 18-е.
— Необходимость введения чрезвычайного положения мотивировалась в том числе событиями, произошедшими в Вильнюсе и Тбилиси. Горбачев тогда сказал, что ничего не знал. Не знал?
— Он обо всем знал. К примеру, Тбилиси. И Патиашвили, бывший первый секретарь КПГ, об этом говорит, и Родионов, который руководил войсками: ни одна силовая акция без ведома Верховного главнокомандующего не могла быть предпринята.
— Но ни Язов, ни Крючков не говорят, что именно Горбачев им отдал приказ.
— В этом весь Горбачев. Вспомним март 91-го, когда в Москву были введены войска. Тогда Горбачев, испугавшись напора так называемых демократов, которые призывали штурмовать Кремль, велел премьеру Павлову, чтобы Кабинет Министров принял решение о вводе войск в Москву. Подписи Горбачева нигде нет, но команду-то дал он.
— Когда вы поняли, что проиграли?
— Утром 20-го.
— И после этого покинули Кремль?
— Я все время был в Кремле, там меня 22-го в 8.00 и арестовали. Был обыск в кабинете, после чего меня увезли в прокуратуру, а в 21.00 с соответствующим эскортом отправили в город Кашин Тверской губернии, где я и пробыл до 26 августа. Потом перевели в «Матросскую тишину», «гостеприимством» которой я злоупотреблял полтора года.
— То есть вы не летали к Горбачеву в Форос извиняться, как ваши товарищи?
— За что извиняться? Горбачева изолировали, чтобы создать иллюзию, будто он не причастен. На самом деле никакой изоляции не было. У него была связь, была возможность говорить по телефону.
— Тогда зачем понадобилось объявлять его больным?
— Для того, чтобы сохранить его как президента, чтобы его не связывали с возможными жесткими действиями ГКЧП.
— Черняев, помощник Горбачева, утверждает, что было запрещено выходить с дачи, что была отключена связь, что не выпускали даже обслугу. Кто-то из вас врет — или вы, или Черняев.
— Я опираюсь на данные следствия моего уголовного дела. Там есть показания пограничников, силовиков и так далее. Они утверждают, что у Горбачева была возможность и уехать, и позвонить.
— Но эти же люди рассказывают, что у Раисы Максимовны из-за этой изоляции был нервный срыв.
— Не знаю, какой там срыв был у Раисы Максимовны, но ничто Горбачеву не угрожало. Более того, когда товарищи улетели от него, он заказал вина из Москвы, которые ему, кстати, были доставлены. Что касается обслуживающего персонала, то стенографистка Горбачева 20-го улетела в Москву и увезла пленку с его обращением. Более того, один из ближайших помощников Горбачева прилетел ко мне 19-го из Крыма, а после встречи снова улетел. Да и сам Черняев выезжал в санаторий рядом с дачей. Так что эти люди либо лукавят, либо «обслуживают» версию вождя.
— Вам не было стыдно за ту знаменитую пресс-конференцию ГКЧП?
— Не могу однозначно ответить на этот вопрос. Я был в очень трудном положении и морально, и нравственно, и физически. Бессонная ночь, волнение, нравственные терзания, самоедство... Я и пресс-конференцию перенес на 17.00 потому, что должен был выйти и объявить о болезни президента, а медицинского заключения у меня не было... Но чувствую свою вину только в одном — вину перед собственным народом, советским народом, вину за то, что я мог не допустить развала Союза, но не сумел этого сделать. Это — моя боль и моя человеческая трагедия.
— А глава МВД Борис Пуго? Он ведь застрелился. Он мог застрелиться?
— Я с Борисом Пуго был близко знаком. Это человек с очень устойчивой психикой. Я ему позвонил 21-го вечером (нам тогда еще не отключили телефоны): «Борис, ты представляешь, что ночью или утром нас арестуют». «Да, мне Валя уже готовит мешочек со скарбом». Поэтому я до сих пор не верю, что Борис Карлович Пуго застрелился сам.
— Тогда за что его убили?
— Не знаю. Может быть, со временем завеса с этого дела будет приподнята. Но я не верю, по-человечески не верю, что Борис Карлович застрелился сам.
